П. Петров. Зима 1919-1920 г. // М.: Центрполиграф, 2004. C. 85-91.
[ref]Петров Павел Петрович, р. 26 января 1882 г. в Пскове. В службе с 1903 г. Санкт-Петербургское пехотное юнкерское училище (1906), академия Генштаба (1913). Офицер 3-го Финляндского стрелкового полка. Подполковник (1917 г.) штаба 1-й армии. В белых войсках Восточного фронта; с июня 1918 г. начальник оперативного отдела штаба Народной армии, затем командир 3-го Самарского стрелкового полка, с 31 декабря 1918 г. начальник штаба 6-го Уральского стрелкового корпуса, с июня 1919 г. дежурный генерал штаба Западной армии, с 18 сентября 1918 г. начальник 4-й Уфимской стрелковой дивизии, с 14 декабря 1919 г. командующий 3-й армией, к июлю—августу 1920 г. начальник снабжений Дальневосточной армии, с 1 июня 1922 г. (10 августа — 3 ноября 1922 г.) начальник штаба войск Приамурского Временного правительства (Земской рати). Генерал-майор (с декабря 1919 г.). В эмиграции в 1931 г. начальник канцелярии Дальневосточного отдела РОВС в Мукдене. После 1949 г. в США, председатель Общества ветеранов Великой войны. Умер 24 июля 1967 г. в Сан-Франциско.[/ref]
[ref]Впервые опубликовано: Петров П.П. От Волги до Тихого океана в рядах белых. Рига, 1923.[/ref]
От Омска до Тайги
Дивизия[ref]44 4-я Уфимская стрелковая генерала Корнилова дивизия. Сформирована в Уфе летом 1918 г. (комендантом Уфы сразу же после переворота был полковник Моисеев, начальником штаба формирований Народной армии Уфимской губернии — полковник Ф.А. Пучков; 6 сентября 1918 г. этот штаб преобразован в штаб дивизии). Основой ее состава послужили крестьянские повстанческие отряды, в июне и июле 1918 г. при содействии чехов освободившие от большевиков почти всю Уфимскую губернию, а потом сведенные в полки. Три полка дивизии состояли исключительно из добровольческих повстанческих отрядов, четвертый был сформирован осенью 1918 г., но также в значительной степени был укомплектован добровольцами. Одна из самых больших на Восточном фронте по количеству штыков (от 16 до 20 тысяч) и наиболее прославленных дивизий. Укомплектовывалась русскими и татарами — жителями бассейна реки Белая и левого берега нижнего течения Калш. Офицеры в абсолютном большинстве — также местные уроженцы. С октября 1918 г. входила в состав 2-го Уфимского армейского корпуса, с 17 августа 1919 г. — Уфимской группы 3-й армии. 20 мая 1919 г. получила имя генерала Корнилова. Состав: 13-й и 14-й Уфимские, 15-й Михайловский, 16-й Татарский стрелковые полки и 4-й Уфимский артиллерийский дивизион, с июля 1919 г. — также 3-я Оренбургская казачья бригада. Сыграла ведущую роль при наступлении в марте 1919 г., а при отступлении в Уральские горы и далее к Челябинску принимала на себя основные удары красных. Под Красноярском потеряла приблизительно половину оставшихся в строю и, по приходе в Читу, была сведена в 4-й Уфимский стрелковый полк. Начальники: генерал-майор (генерал-лейтенант) С.Н. Аюпов, полковник (генерал- майор) Косьмин, генерал-майор Г.И. Сахаров (врио), полковник Слотов, генерал Токмачев, генерал-майор В.В. Петров, полковник Карпов (врио, январь— февраль 1920 г.). Начальник штаба — штабс-капитан (полковник) Ивановский (до февраля 1920 г.).[/ref] после Омска отходила южнее железной дороги, по Барабинской степи; сначала она входила в 3-ю армию, а в районе Оби перешла во 2-ю. Пространство от Иртыша до Оби — обширная равнина с перелесками, лесами, богатыми большими селами сибирских старожилов и бедными — новоселов.
Зима сковала поверхность; снег до Оби был неглубокий — можно было двигаться без дорог. Все впрягли лошадей в сани, дровни, переходы в 30—40 верст были пустяком. На наших 10-верстных картах почти нет деревень там, где на самом деле громадные села. На каждом ночлеге мы восполняли карты расспросами, а иногда высылали по пути офицеров для рекогносцировок. При отходах-переездах обыкновенно оставляли один полк или два слабых в арьергарде, а остальные отдыхали в полупереходе. Только там, где предполагали задерживать противника, собирались все части. Впрочем, таких случаев было немного, так как наши северные соседи, двигавшиеся вдоль линии железной дороги, двигались безостановочно.
Не знаем, какие планы были у командования наверху перед Омском. Было ли намерение удерживать Омск или сразу отводить войска в другой район — об этом имелись различные сведения. Судя по тому, что 1-я армия перевозилась в район Томска—Тайги, в начале ноября оборонять Омск не предполагалось и, видимо, намечался другой район для сосредоточения; очевидно, предполагалось только задерживать красных и выигрывать время. С назначением генерала Сахарова главнокомандующим фронтом слышали, что 1-ю армию хотели вернуть к Омску, но почему-то эта мысль была оставлена. Судьба Омска едва изменилась бы от присутствия частей 1-й армии в районе Омска. Плохо только то, что в тыл были отправлены части 1-й армии, уже разлагавшиеся. Надо было отправлять крепкие части, с определенной физиономией, притом непременно в такие пункты, как Красноярск, Иркутск.
После оставления Омска новое командование, естественно, должно было решать, что делать дальше. Обстановка была сложная и чрезвычайно неблагоприятная, угнетающая, почти безвыходная. Армия отходит; она еще не одета по-зимнему и добывает одежду сама по дороге. Села на сани и, вопреки всяким приказаниям о задержке красных на таких-то и таких-то линиях, уходит на переход в день, стараясь оторваться от красных и ежедневных столкновений с ними. Подорван дух, нет надежды на успех, а потому нет желания жертвовать собой. Отходит идея борьбы, появились признаки желания уйти от борьбы куда угодно, только не к большевикам. Нет веры в соседей; всякая требовательность командного состава относительно стойкости, встреч красных считается как непонимание обстановки и чуть ли не желание отличиться. И действительно, когда мы решали дать сдачи красным, часто сами попадали в тяжелые положения. Красные отставали от нас, но мы начинали испытывать неприятности со стороны соседей.
Наконец, наши санитарные средства все слабели и слабели — нам трудно стало везти своих больных и раненых. А это отзывалось на исполнении боевых распоряжений. Раз нельзя обеспечить эвакуации раненых, как требовать упорных боев? Единственно отрадное у нас — держатся друг друга, а за командным составом даже наблюдают — не остался бы кто. Это стремление уйти подальше в тыл, не проявляя упорства, было, кажется, во всех частях, и нужно было много усилий, чтобы регулировать движение, не подводя соседей и сохраняя по возможности силы людей.
Боевой состав частей небольшой; много людей и повозок в обозах; там есть и семьи, которые уже не верят в эшелоны и пр. Попытки уменьшить обозы на марше дают мало — нужна для этого большая остановка. Да, впрочем, сопротивление красным в этот период и не зависит от числа штыков и сабель — все дело в духе.
Красные после Омска сначала преследовали слабо; потом, через несколько дней, нажим усилился и определились преследующие части. Местами они маневрировали на санях, и довольно удачно — мы попадали в рискованные положения. На железной дороге почти сплошная лента поездов с запасами, больными, беженцами, учреждениями и пр.
После Омска движение по железной дороге потеряло всякий порядок. Кто был сильнее, тот и брал паровозы. Чешские эшелоны, польские, союзных миссий шли во главе, не считались с распоряжениями русских властей. Командование всячески старалось вывести эшелоны и для этого требовало от войск стойкости, но это было безнадежным уже с первых дней отхода.
В тылу налицо признаки обычных при катастрофах брожений: обвинения, проекты спасения, наконец, признаки активности враждебных сил — эсеров и большевиков. В глубоком тылу внутренние фронты (Тасеево, Тайшет), в ближайшем — шайки Щетинкина, Рогова. Последний в районе озера Чаны. При проходе войск они удалялись вглубь, но иногда «щипали» обозы и мелкие группы.
Население молчит, не показывая определенных симпатий, но местами уже готовы комитеты. Правда, мы добивались доставки продовольствия, мяса, фуража, но нельзя сказать, чтобы это делалось охотно; чувствовалась какая-то стена недоверия. К сведениям о советских порядках, о налогах и пр. относились как-то недоверчиво, как к измышлениям. А почти в каждой сибирской избе оставались портреты Царской семьи и Иоанна Кронштадтского. И пожалуй, правы были те, кто передавал, что Щетинкин объявил лозунгом движения: «За Советы и Царя». Во всяком случае, сочувствия не было видно; мы видели его позже, за Красноярском, хотя там населению наш проход обходился гораздо дороже. Наши солдаты иногда говорили: «Если бы знали, что здесь так относятся, ушли бы с фронта раньше».
При этой обстановке новый главнокомандующий решил сосредоточить армию в районе Томска, Ново-Николаевска и несколько южнее с целью организовать переход в наступление из этого района. 1-я армия должна была сосредоточиться в районе Томска, 2-я армия — в районе Ново-Николаевска и 3-я армия — южнее Ново-Николаевска.
Решение как будто и правильное, но оно покоилось на обстановке, толкуемой решающими в лучшую сторону, на недостаточном понимании происходящих событий, характера отхода, морального состояния частей, наконец, на неправильном учете времени. Если бы даже 1-я армия и не устроила предательства по отношению к своим недавним соратникам, а оказалась в одинаковом с другими моральном состоянии, и то, нам думалось, успеха от наступления ожидать было нельзя. Можно было, может, добиться только некоторой остановки и попытки наступления. Для настоящего порыва вперед не было никаких импульсов. Можно было применить в требовании наступления самые крайние меры, но без духа живого, без веры в большой успех, трудно было толкнуть вперед отходящую массу, инстинктом понимающую обстановку. Уже выше упоминалось, как отходили части: расчет сосредоточения, построенный на том, что отходы будут по 10—15 верст в день и что можно будет оттянуть и переорганизовать резервы, был ошибочным. На самом деле группы, оттягиваемые в резерв, не могли выиграть даже перехода между собой и передовыми частями.
Главнокомандующий со всей своей энергией начал наводить порядок в тылу; расформировывались тыловые учреждения, ставка, высылались на фронт офицеры. Увы, многие не могли даже найти своих новых штабов и частей, так быстро менялось все. Посыпались строжайшие приказы, предъявлялись суровые требования, но все это в существовавшей обстановке было не более как свирепое размахивание картонным мечом. Эшелоны на пути начинали попадаться красным, и они усилили охоту за ними.
Армия быстро катилась назад. В районе станции Татарская я виделся с генералом Каппелем. Он передавал мне о планах на будущее и говорил о необходимости сократить дневные отходы назад. Вместе с ним от станции Тибисская мы доехали до штаба Уфимской группы[ref]Уфимская группа. Образована 17 августа (утв. 12 октября) 1919 г. при реорганизации Западной отдельной армии. Ядром ее являлся бывший 2-й Уфимский армейский корпус. Включала 4-ю Уфимскую, 8-ю Камскую, 12-ю Уральскую стрелковые дивизии и Сибирскую казачью бригаду, а с конца июля 1919 г. — также 13-ю Сибирскую стрелковую дивизию. Командующие: генерал-майор Тарновский (врид; 19—29 августа 1919 г.), генерал-майор С.Н. Войцеховский (29 августа — 1 октября 1919г.), генерал-майор Р.К. Бангерский (с 1 октября 1919 г.).[/ref]. И здесь он настаивал на стойкости. Из разговоров дорогой я вынес впечатление, что и генерал Каппель толкует обстановку оптимистично, закрывая глаза на то, что отступление совершается после двух неудачных попыток организовать большое наступление, причем оно происходит в условиях гражданской войны, когда всякие тыловые осложнения и перевороты неизбежны.
Если мы не верили в возможность наступления из района Ново-Николаевска, то на что же мы надеялись? Была действительно слабая надежда на то, что 1-я Сибирская армия запрет красным проход через Тайгу, а все остальное будет отведено в более глубокий тыл, к Иркутску, где за зиму оправится. Ведь между весенним и осенним наступлением было целое лето для подготовки; как же можно было рассчитывать на успех под Ново-Николаевском, в неизмеримо трудной обстановке, когда подготовиться надо было в две-три недели.
Мы приближались к Оби; начал уже меняться характер местности — она стала более закрытой и пересеченной. Снегу больше, и вне дорог двигаться уже трудно. Стараемся добросовестно выполнить приказы и раза два попадаем в опасное положение. Движение вдоль железной дороги принимает чересчур поспешный характер — наш фланг часто под угрозой удара с севера. Если так пойдет дальше, красные могут вступить в Ново-Николаевск раньше, чем мы перейдем за реку Обь.
По приказу командующего 2-й армией Уфимская группа организует маневр для улучшения положения в районе железной дороги. Части, двигавшиеся в районе железной дороги, должны перейти в короткое наступление в районе ст. Чулымская, а мы ударим с юга. Теряем целый день на сосредоточение вместе с оренбургскими казаками и в конце концов выясняем, что в районе железной дороги продолжается спешный отход. Нас выводят в резерв группы, собираемся отдохнуть, но красные, благодаря спешному отходу в районе железной дороги, получили возможность давить на наши тылы. В деревне Поваренково было нападение даже на штаб группы и на групповой резерв. Мы избежали крупных неприятностей только благодаря бдительности.
14 декабря мы перешли в село Бердское на Оби. Большое село, вроде уездного города. Наша левая колонна должна быть еще на западном берегу Оби. Узнаем, что в Ново-Николаевске была какая-то попытка ареста генерала Войцеховского гарнизоном из состава 1-й армии, что помешали поляки. Ползут какие-то слухи о выступлении братьев Пепеляевых против генерала Сахарова. Получаем донесение, что 13 декабря красные были у Ново-Николаевска и утром могли быть уже в городе. На донесение об этом в штаб группы получаем внушение, что это ложные слухи. Вечером события показывают, что мы были правы. Пользуясь тем, что в Бердском была телеграфная станция 3-й армии, переговорил со штабом, бывшим южнее Бердского. Узнал о расположении частей и ориентировал в обстановке у нас. С Ново-Николаевском связаться не удалось — это наводило на размышления о справедливости слухов.
14 декабря в Бердском я решил выехать в штаб 3-й армии, куда меня вызвал с неделю назад генерал Каппель для получения нового назначения. Передал командование дивизией и решил на следующее утро быть в штабе группы, а затем уже выехать дальше.
К вечеру штаб перемещался, кажется, в деревню Еленевскую. Севернее по Оби должна быть наша левая колонна. В сумерках штаб во главе колонны выехал в деревню и не был встречен, как обычно, квартирьерами. Деревня длинная, поехали дальше и… в середине деревни столкнулись с входящим с другой стороны Курским советским полком. Я, новый начальник дивизии, начальник штаба и несколько человек вышли из саней, но не успели предупредить людей и распорядиться, как началась перепалка. И та, и другая сторона бросились куда попало, а мы, вылезшие из саней, остались в одиночестве. Сошли в какой-то овраг, решили выбираться.
Выбирались, увы, до рассвета, проплутав около деревни, по глубокому снегу в лесу, около 12 часов. Только благодаря очистившемуся небу и звездам мы, наконец, ориентировались и к рассвету вышли на мельницу, в 3 верстах от деревни, на той дороге, где накануне прошла наша левая колонна. Оказывается, она, узнав о взятии красными Ново-Николаевска и движении их по правому берегу Оби на юг, отошла. Донесение где-то запоздало. Хорошо, что красные не успели еще занять эту мельницу. Эта ночь заставила меня отложить отъезд. В штабе группы решили, что мы попали в плен к красным.
Отход продолжался. Распоряжений об остановке на Оби и переходе в наступление не получалось — очевидно, верны те слухи, что ходят о каких-то непорядках в Томске, в 1-й армии, об уходе Сахарова. Достоверных сведений нет, и в дальнейшем на нашем пути сибирская тайга. Мы заняты обследованием дорог — расспрашиваем, собираем карты, — разговоров о планах больше нет.
Местность после реки Обь уже совсем не та, что западнее, — пересеченная; без дорог ехать уже нельзя. Глубокий снег, точно мы попали в другую полосу, более обильную осадками. Населенные пункты здесь пока еще большие, но на картах их почти нет — приходится каждый день пополнять сведения расспросами. До Оби мы не чувствовали никаких стеснений в размещении на ночлег; после Оби сразу все изменилось; во-первых, через Ново-Николаевск хлынуло большое число обозов, население эшелонов начало бросать вагоны и там, где была возможность, пересаживались в сани. Вся двигающаяся на восток лавина начинала жаться к железной дороге; по мере приближения к тайге теснота стала ощущаться все более и более; раньше мы без всяких затруднений заканчивали свое дневное движение в 5—6 часов, становясь на ночлег до темноты; теперь рано выступаем, двигаемся целый день, часто останавливаясь, и не всегда успеваем добраться к ночлегу до темноты. На ночлегах недоразумения, теснота отчаянная, иногда простаивание на улице часами.
До тайги все дивизионные обозы и учреждения еще в сравнительном порядке; перед тайгой все начинает расстраиваться. Артиллерия с большим трудом, но все же тащится; скоро артиллеристам придется похоронить свои пушки в снегах тайги.
Мы переходим реку Томь у Усть-Искитимского и углубляемся в тайгу, направляясь на Мариинск — до него не менее четырех переходов — по страшной глуши. Счастье еще, что переселенческое управление последние годы проложило несколько дорог-просек и кое-где по дороге появились жилые оазисы — группы из трех—пяти домов новоселов.
Начинала все сильнее и сильнее давать чувствовать себя сибирская зима. Нужно сказать, что в армии еще перед Омском перестали надеяться на получение какой-либо обуви и одежды; в Омске нам удалось достать немного валенок, но это было каплей в море. После Омска начинается добывание полушубков и валенок, саней, лошадей по деревням на пути. Сначала все это шло в рамках платных реквизиций, но что дальше, то больше начиналось своевольство. С одной стороны, платные реквизиции не давали сразу заметных результатов, с другой, холода увеличивались и, наконец, стоило только начать прибегать к таким способам одеть людей, начинаются злоупотребления. Борьба с такими злоупотреблениями в этой обстановке ограничивалась только мерами против злостных случаев и мародеров. И это скоро стало слабеть, так как люди мерзли.
Два-три дня движения по тайге были тяжелыми. Еще далеко до рассвета начинается выступление — вытягивание из набитого до отказа поселка. Брань, окрики, много всяких недоразумений. Наконец, лента вытягивается. Дорога — не свернешь ни вправо ни влево. Даже разъехаться трудно. Случится какой-нибудь пустяк с одной подводой — все стоит. 18—20 верст проходится почти в сутки — поздно ночью добираемся до нового поселка. Хлеба не достать, пекут по очереди на сковородке лепешки из тут же разведенного теста. Зато сколько было радости, когда тайга начала редеть и появились первые признаки, что ее прошли благополучно. Сравнительно благополучно, так как были и нападения: другая наша колонна поблизости к железной дороге была застигнута на ночлеге и не могла выбраться без больших потерь. Брошена часть обоза, артиллеристы не могли тащить дальше своих пушек.
