К содержанию книги «История Кузбасса» под общей редакцией А.П. Окладникова.
Углубляющееся несоответствие между феодальными производственными отношениями и производительными силами вело в Кузбассе, как и во всей России, к росту классовой борьбы против крепостного гнета. После Отечественной войны 1812 года повсеместно усилились крестьянские волнения.
1812—1813 годы были для Западной Сибири неурожайными. Горному начальству стали поступать сведения о том, что крестьяне Ояшинской и других волостей примешивают к хлебу белую глину. Образцы ее были переданы для исследования кабинетским медикам. Подвергнув глину лабораторному анализу, штабс-лекарь С. Шангин, доктор Геблер и аптекарь Штилке донесли рапортом, что «хотя малейшая примесь глины ко хлебу не может быть вредна, однако для отвращения вредного всякого злоупотребления в сем случае безопаснее запретить крестьянам совершенно есть оную». Со своей стороны медики рекомендовали разрешить крестьянам употреблять в пищу сосновую кору.
Хлеб имелся в запасных магазинах, но земские управители отказывались выдавать его крестьянам. Крестьяне Тутальской волости отправили к томскому губернатору ходока с просьбой о взаимообразной выдаче из запасного магазина по пяти пудов хлеба на душу. Губернатор вместо решения этого вопроса передал просьбу крестьян на рассмотрение земского управителя, ведавшего Тутальской волостью.
В начале апреля 1813 года отправили к томскому губернатору своего ходока крестьяне 12 деревень Чаусской волости. Ходок чаусских крестьян Мингалеев по пути в Томск договорился о совместных действиях с крестьянами Ояшинской и Варюхинской волостей, расположенных на северо-западе Кузбасса.
Не получив помощи, чаусские крестьяне отказались выполнять заводские повинности, сорвали печати с магазинов и распределили между собой хлеб. Стали отказываться от заводских работ и крестьяне соседних волостей. На подавление волнения были брошены воинские силы.
Приписные крестьяне Бачатской волости в 1816 году выступили против земского управителя Тегенцева и волостного писаря, которые за взятки освобождали зажиточных крестьян от заводских работ, а остальным назначали повышенные наряды. Крестьяне отрешили писаря — взяточника от должности и выбрали нового. Свыше 30 крестьян было арестовано. Их руки и ноги забили в колодки, а на шею надели деревянные вилы. Пятерых «зачинщиков» во время следствия жестоко избили палками. Крестьяне пожаловались управляющему Колыванскими заводами, но тот арестовал жалобщиков. Несколько человек было сдано в рекруты. Крестьянские ходоки добрались до Петербурга и подали жалобу в кабинет, затем министру юстиции и сибирскому генерал-губернатору. П. К. Фролов, ставший в 1817 году начальником заводов, был вынужден отдать под суд земских управителей Тегенцева и Мархотина наряду с несколькими другими злостными взяточниками и притеснителями.
При переводе приписных крестьян Алтая и Кузбасса в 1830—1831 годах под управление министерства финансов среди них прошел слух, что теперь крестьяне получат освобождение от заводских работ.
Крестьяне Ояшинской волости отказались представить раскладные росписи на выполнение заводских повинностей, объявив, что с поступлением Колывано-воскресенских заводов под управление министерства финансов сделались государственными крестьянами, следовательно, и не обязаны более исправлять заводские работы».
Дело дошло до томского губернатора, который послал в д. Варюхину, «где более всего было неповинующихся», солдат и кавалерию. Около 200 крестьян было загнано в этапное здание. В защиту поднялись крестьяне соседних деревень. Толпа крестьян стала требовать освобождения товарищей. Несмотря на арест еще 49 человек, увещевания священника и угрозы губернатора, крестьяне «продолжали упорствовать с ожесточением, произнося самые неприличные и грубые выражения как лично губернатору так и бригадному командиру». В окрестной тайге стали собираться толпы крестьян из соседних волостей. Тогда крестьяне, захваченные в Варюхиной, были подвергнуты жестокой порке. Воинская команда обрушилась с расправой на крестьян согнанных в этапном зданий, в результате чего «неповинующиеся доведены были до совершенного раскаяния». Крестьяне были вынуждены дать подписку, что будут выполнять заводские повинности.
Нежелание крестьян отбывать барщину на заводах росло по мере развития капиталистических отношений и вольнонаемного труда, который оплачивался гораздо выше, чем крепостной труд. Массовое уклонение крестьян от заводских работ в 1832 году привело к тому, что на заводах подошли к концу запасы руды и угля. И поскольку меры принуждения со стороны администраций не дали существенных результатов, горное правление разрешило заводским конторам нанимать за нетчиков вольных возчиков, а уплаченные деньги взыскивать с крестьян, не явившихся на работу.
«Исправительная казарма» на Салаирском руднике. Первая половина XIX столетия
Военная дисциплина и суровые наказания затрудняли выступления мастеровых. Но в их формулярах все-таки встречаются сведения о неповиновении начальству. Запасной служитель из мастеровских детей Лазарь Калинин в 1826 году «за грубость и неповиновение» наказан шпицрутенами и перемещен с Сузунского на Гурьевский завод. Трижды подвергался наказаниям шпицрутенами и переводился с завода на завод Яков Чупоршиев, за побеги и угрозы лишить жизни начальников.
В 1830-х годах был убит пристав (управляющий) Терсинского золотого промысла, посягнувший на честь жены мастерового. На Царево-Николаевском золотом промысле мастеровой Пальников выстрелом через окно убил управляющего Пирожкова.
Днем и ночью в заводских селениях содержались караулы. У въезда в селение стояли рогатки и сторожевые будки. О каждом въезжающем будочники немедленно доносили начальству. И все-таки были случаи, когда дело доходило до открытых массовых выступлений мастеровых. На Салаирском руднике в 1797 и 1810 годах мастеровые выступали против начальства, поддержавшего маркитантов, повысивших цены на мясо. Бергайер В. А. Шекурин «как более против прочих дерзкий», был наказан тростьми. Такому же наказанию были подвергнуты бергайеры А. Л. Черданцев, А. Я. Неупокоев, М. В. Силиванов и другие.
В 1828 году 47 мастеровых пожаловались начальству на притеснения куренного пристава, наблюдавшего за выжигом угля. Все они попали под суд «за нанесение грубостей и ложной извет», а шесть зачинщиков были наказаны бадогами[ref]ГАКО, ф. 6, д. 4, лл. 1-503.[/ref].
Потомственный приискатель А. Е. Колокольцев в 1938 году рассказывал А. А. Мисюреву про бунты на Тайлинском прииске, расположенном в Салаирском кряже: «А там урки были тязкие (уроки тяжелые). Землю из разреза таскали на высокую гору. Построили новые амбары, хлеб сгорел, получился комок — есть невозможно. Чтобы его приготовить, в ступах нужно толочь. Получается зелень, пыль… Повода лошадям делали на шесть вершков, никак не длиныне, чтобы рабочий от лошади не отходил на на шаг, отдохнуть не присел. Делали побеги, потом начали бунтовать. Разбили полустанок (промывальную машину), по улице ходили и кричали: не хочим робить! Выезжал туда сам управляющий Фрезе. Выстроили всю команду шеренгой — через двух третьего драть. Бунтовал, не бунтовал — драть. Тут отцу и выпало счастье получить еще 500 розог по этой очереди… Прошло сколько-то времени. Дядя мой Колокольцев Илья Филиппыч был забойщиком. Повода у лошадей полагались шибко короткие — шесть вершков. Дядя прутьев нарезал: наростил, сделал вожжи. Стало подручнее. Нарядчик Жаба приехал на промывку, вожжи увидел — дядю правилкой побил. Илья Филиппыч парень был молодой, не стерпел. Поймал Жабу за ворот, хотел в машину спустить, где грабли ходили, чтобы его, гада, с песком растерло. Рабочие не дали, пожалели Илью Филиппыча, была бы ему за нарядчика смерть. В конторе дали дяде 500 с примочкой: мочили розги в соленой воде. И оставили его в конторе: будет, мол, тебе еще. На разрезе с дядей 30 человек робили, были они прикрепленные. И взбунтовались из-за Ильи. Артель была — друг за друга стояли. Пришли в контору, кто с кайлой, кто с лопатой. Кайлами гремят — выдайте нам Илью. Конторские солдат позвали — был взвод солдат. Разогнать! Стреляйте! Солдаты стрелять отказались. Они видят, что безвинно; что люди правые. Бунтовщиков потом разогнали по разным приискам, еще дальше в тайгу. И дядю услали, Илью Филиппыча».
Рассказ Колокольцева правдиво отражает особенности рабочих бунтов крепостной эпохи: стихийность, неорганизованность, поломки машин, свирепые расправы с бунтовщиками.
Наиболее распространенной формой классовой борьбы мастеровых и в первой половине XIX века были побеги.
Наиболее полные сведения о побегах содержат обширные дела с формулярами мастеровых отдельных рудников и заводов, хранящиеся в Кемеровском государственном архиве.
Чаще всего сбегали хуже оплачиваемые горнорабочие, из рекрутов низших разрядов — горные работники, рудокопы и бергайеры седьмой-девятой статей. По данным 1817—1821 годов, свыше половины бежавших салаирских бергайеров девятой статьи (41 из 75), потерпев неудачу и перенеся» жестокое наказание, больше не пытались бежать. 19 человек (около одной четвертой) совершали побеги по два раза, десять человек по три раза, четыре человека — по четыре раза и один — пять раз.
Из 47 бежавших рудокопов по одному разу бежало 13 человек по два раза — 12 человек, три раза — девять человек, от четырех до десяти раз — 13 человек.
В рудокопы и горные работники часто назначались в виде наказания. Это были, как правило, люди наиболее бунтарски настроенные, всеми доступными средствами выступавшие против эксплуатации. Шесть раз бежал крестьянский сын Михайло Козьмин Морозов. Он был бергайером, а затем дроворубом. В 1792 году его разжаловали в рудокопы, а через четыре года в горные работники. В 1804 году его вновь переводят в рудокопы. Морозов в 48 лет еще оставался холостяком, не смог завести семьи, как и многие другие мастеровые низших разрядов. За побеги он наказывался и бадогами, и плетьми, не раз его били шпицрутенами, прогоняли сквозь строй в 1000 человек. Последнее наказание было назначено Морозову за то, что он якобы убил неизвестную женщину, «дабы избавиться чрез то заводских работ и быть в ссылке».
Десять побегов совершил крестьянский сын Ермолай Иванович Беляев, переведенный в 1819 году на Салаир с Риддерского рудника с наказом «иметь со стороны начальства неослабное за ним наблюдение». Семь раз Беляева били тростьми и трижды — шпицрутенами, прогоняли сквозь строй в 500 человек.
Большинство побегов бергайеров совершалось в одиночку. Рудокопы же и горные работники чаще делали коллективные побеги. Из 142 побегов рудокопов 15 (свыше 10%) — коллективные.
Продолжительность побега колебалась от нескольких дней до нескольких лет. Из бергайеров девятой статьи В. Е. Уситеев числился в бегах 20 лет, К. И. Кадошников в 1809 году пробыл в бегах один день, Я. Н. Терехин в 1814 году — четыре с половиной месяца, Г. Д. Худяков в 1818 году — 55 дней, А. Б. Молодин в 1818 году — 12 дней, Г. И. Дягилев в 1819 году — два с половиной месяца.
Мастеровые чаще бежали не в тайгу, а в жилые места.
Рудокоп Шурбин во время побега в 1817 году жил «в Боровлянской волости у крестьянина Шеманаева под именем крестьянина», Дранишников и Трубачев, бежавшие в 1818 году, производили «шатню по разным селениям», называя себя крестьянами. Мосеев в 1819 году совершал «побег из службы за границу с намерением скрыться в Киргизской степи». Поспелов в 1820 году «побег из службы, шатню по разным селениям перемену имяни и прозвания своего».
Источниками существования во время побега служили работа по найму, милостыня и воровство. Надо полагать, беглые чаще, чем это указывается в формулярах, занимались работой по найму, но умалчивали об этом, не желая выдавать хозяев.
Наказания за побеги менялись в зависимости от обстоятельств Из учтенных 127 побегов бергайеров девятой статьи в 17 случаям беглецы были подвергнуты наказанию шпицрутенами через 500 и 1000 человек от одного до трех раз. 103 человека — по решению Салаирской горной конторы были наказаны тростьми, палками, бадогами, розгами.
В период общего подъема антикрепостнического движения посла войны 1812 года и роста числа побегов на кабинетских рудниках все чаще и чаще стали применяться наиболее жестокие наказания — шпицрутены. Горный работник Морозов за побег, «во оном воровство разных вещей, лошадей и прочего, на себя показание в убитии якобы им неизвестно чьей женщины, дабы избавиться чрез то заводских работ и быть в ссылке, наказан шпицрутеном через 1000 человек б раз». Рудокоп Басалаев за побег «и несправедливое на себя показание убийства посельщика Ивана Соболева, что не доказано в настоящем существе, нанеся тем одно только начальству затруднение», наказан шпицрутеном через 1000 человек три раза и определен доменным работником на Томский завод с тем, чтобы «за поведением его со стороны начальства иметь строгое наблюдение».
Подобные судебные процессы носили своеобразный характер: судьи, не желая терять работника, требовали от обвиняемого доказательства того, что он действительно является убийцей, и если не удовлетворялись представленными доказательствами, то назначали шпицрутены, а не то наказание, которого добивался обвиняемый — Нерчинскую каторгу с отдаленной перспективой выйти на поселение.
За один и тот же побег обвиняемый мог быть одновременно подвергнут телесному наказанию, тюремному заключению, понижению в должности и переводу на другое место работы.
Несмотря на тщательный надзор и усиленные поиски, многим беглецам все-таки удавалось скрыться. Из 79 работников III статьи, совершивших побеги с Салаирского рудника, по формулярам 1841 года седьмая часть всех беглецов оставалась неразысканной.
Особенно много рабочих бежало с золотых промыслЬв, где условия труда и быта были особенно тяжелыми. На Касминском промысле в октябре 1834 года бежавшие составляли 8,8% общего числа рабочих. Салаирская военно-судная комиссия в 1836— 1837 годах рассматривала дело партии беглых в десять человек, бежавших с золотых промыслов. Одни показали, что бежали, чтобы «сколько ни есть отбыть от казенной работы», другие хотели повидаться с родными, третьи, очевидно, переведенные с Салаира, хотели «явиться в Салаирский рудник в команду, чтобы остаться на службе».
В 1840 году бежало с Царево-Николаевского промысла четверо мастеровых. Один из них обещал довести товарищей до р. Томи, но заблудился. Вернуться на промысел он отказался, заявив, что предпочитает умереть в тайге. Тогда один из беглецов убил его, и трое вернулись на промысел, заранее условясь показывать, что убийство было совершено сообща, чтобы попасть на Нерчинскую каторгу.
Горное начальство особенно опасалось массовых побегов мастеровых. Когда летом 1849 года в тайге на юге Кузнецкого уезда была обнаружена группа беглых мастеровых с кабинетских заводов и частных золотых приисков, местное начальство впало в панику и сообщило западносибирскому генерал-губернатору столь преувеличенные сведения о численности беглых, что в тайгу было и отравлено свыше 1500 солдат.
Подавляющее большинство беглецов возвращалось обратно: или их ловили солдаты и казаки в тайге, или же они сами, обессилев от голода, являлись к начальству. По сведениям, которые были представлены заводскими конторами начальнику заводов П. К. Фролову, к началу 1818 года было в бегах 155 человек, в 1818 году бежалоо еще 442 человека, а было поймано за год 377 человек. Лишь немногие из беглецов исчезали бесследно. Так, по Салаирскому краю в 1835 году было исключено из списков «по нахождению в бегах более 10 лет» 28 человек. Некоторые из них гибли в тайге, другие годами укрывались в сибирской глуши. Еще в XIX веке в горной тайге обнаруживались безвестные заимки и деревушки, десятками лет существовавшие без ведома властей. Наконец, третьи беглецы уходили за границу: в Туву и Казахстан.
В XVIII веке кабинетские крестьяне и мастеровые бежали, преимущественно в необжитые места Восточной и Южной Сибири по следам первых землепроходцев и поселенцев. В первой половине XIX века беглецы чаще всего направлялись в деревни и города; нанимались возчиками на купеческие прииски, работали по найму у крестьян и мещан. Эти факты свидетельствуют об антифеодальном характере движения, представлявшего собой бегство от крепостной а не от капиталистической эксплуатации. Военные гарнизоны, военные суды и тюрьмы — все это затрудняло открытые, массовые выступления против крепостного гнета. Широкое распространение побегов на кабинетских заводах и рудниках свидетельствовало об особой трудности открытых выступлений, слабой организованности и низкой сознательности крестьянких мастеровых, — не видя возможности уничтожить крепостной гнет, бежали от него.
Несмотря на суровые репрессии кабинетскому начальству не удалось принудить крестьян и мастеровых к беспрекословному выполнению повинностей, изжить побеги и уклонения от работ. Побеги кабинетских мастеровых и крестьян были неразрывно связаны неутихающей борьбой всех трудящихся России, приведшей в 1861 году к падению крепостного права.
Положение вольнонаемных приисковых рабочих существенно отличалось от положения кабинетских мастеровых. Но и вольнонаемные рабочие подвергались беспощадной эксплуатации, причем капиталистическая эксплуатация заставляла рабочего трудиться с интенсивностью, невиданной при крепостных порядках.
С первых лет существования капиталистической золотопромышленности начались столкновения рабочих с хозяевами. Сведения, которыми мы располагаем, говорят о стихийности выступлений, низком уровне сознательности рабочих и, вместе с тем, о развитом чувстве товарищества, стремлении к объединенным, массовым действиям.
Летом 1837 года произошли волнения на нескольких приисках Мариинской тайги. На Талаюльских приисках Попова рабочие потребовали, чтобы оплата за старательское золото была увеличена с трех до четырех рублей за золотник, в противном случае угрожали уйти с прииска. Рабочие Бурлевских приисков потребовали, чтобы им дали для старательских работ более богатые золотом участки. Томский губернатор Шленов, лично явившийся на прииски в сопровождении военного отряда, приказал выпороть розгами 12 «подстрекателей».
Но наибольшие размеры приняли волнения рабочих на Воскресенском прииске братьев Казанцевых. Здесь работали сотни людей, в том числе много беспаспортных, которых хозяева особенно эксплуатировали. На прииске царил обман и произвол управляющего, рабочих заставляли подписывать контракты, в которых не указывались размеры уроков; вместо обещанных 2 рублей 50 копеек за золотник старательского золота, платили 1 рубль — 1 рубль 50 копеек. Рабочий, нашедший большой самородок, не только не получил вознаграждения, но еще был наказан 100 ударами розгой якобы за то, что хотел утаить золото. Волнения начались с того, что ссыльнопоселенец Невораков потребовал от администрации дать ему для старательской работы более богатый золотом участок, но получил отказ. Остальные рабочие присоединились к требованию Неворакова, причем, по донесению губернатора Шленова, «оказали грубости и ругательства». На прииск прибыл заседатель Безрядов, «который распорядился арестовать Неворакова. Но он стал защищаться от казаков ломом и звать на помощь. Рабочие отстояли Неворакова. Тогда заседатель велел наказать розгами нескольких рабочих. Возмущение приискателей усилилось, Прибывшие в подкрепление горный ревизор и 28 казаков, были встречены градом камней. Приискатели заявили, что не выйдут на работу, пока казаки не оставят прииск. Начались аресты и расправа. На докладе министра финансов о беспорядках на приисках Николай I наложил резолюцию: «Всех виновных из каторжан судить по полевому уголовному положению, прочих военным судом и генерал-майору Шленову приговоры приводить в исполнение, кроме одной смертной казни».
В 1838 году Государственный совет по распоряжению Николая I обсудил проект Е. Канкрина об учреждении военносудных комиссий в Томской и Енисейской губерниях, которые должны были рассматривать дела о краже и скупке золота, о буйстве и неповиновении властям приисковых рабочих. Было установлено, что рабочих и ссыльнопоселенцев «подвергать военному суду справедливо и нужно». Рабочие же «из свободных тамошних жителей» за выступления против властей и хозяев, подвергались обычным наказаниям. Но волнения на приисках продолжались.
Таким образом, традиции классовой борьбы подневольных крестьян и мастеровых против феодального гнета в 30—50-х годах XIX века были восприняты вольнонаемными приисковыми рабочими и использованы ими в выступениях против капиталистической эксплуатации.
