Из книги И.А. Балибалова «Кемерово: вчера, сегодня, завтра».
Со времен императрицы Елизаветы Петровны, отнявшей рудоносные земли в междуречье Оби и Енисея у горнозаводчика Акинфия Демидова, в царевой вотчине воровали все по мере сил своих, способностей и служебного ранга. Поэтому начальник Алтайских заводов и пропускал мимо ушей доносы о казнокрадстве и лихоимстве подопечных ему чиновников и всякого другого служилого люда. Но на этот раз случай был настолько необычным, что генерал Эхвальде помрачнел и встревожился не на шутку. Пронырливого царедворца, приехавшего в Сибирь с одной вожделенной целью — урвать пожирнее кусочек от царского пирога, поражало то обстоятельство, что украли не золото, не серебро и драгоценные камни, а всего-навсего каменный уголь, который, по мнению чиновников Барнаульской канцелярии, является бросовым минералом и царю никакого прибытка дать не может. При этом чиновники ссылались на полуторавековой опыт.
В бытность свою владельцем Колывано-Воскресенских заводов Акинфий Демидов, радея о своем прибытке, жадно протягивал руки к кузнецким углям, в Генерал-Бергдиректориуме с «просчетом указ» получил—привилегию, а копей все равно не открыл — сосновый уголь был дешевле и сподручнее для плавки металлов. Спустя полвека управляющий Томским железоделательным заводом по примеру англичан пытался применить каменный уголь в чугунолитейном производстве, да «по встретившимся затруднительствам производство сие остановлено и печь была уничтожена».
В 1819 году, когда сильно уже облысели сосновые боры древнего Салаирского кряжа и на заводах стал ощущаться топливный голод, начальник горнозаводского производства на Алтае, талантливый русский инженер Петр Козьмич Фролов с присущей ему энергией и смелостью снова попытался заменить древесный уголь минеральным топливом. В течение двенадцати лет испытывал он каменный уголь во всех печах и горнах Томского, Гавриловского и Гурьевского заводов и не получил сколько-нибудь обнадеживающих результатов. Примитивные заводские гидроустановки за малым притоком воды, особенно в зимнее время, отказывались повышать дутье в печах. Для того чтобы заставить каменный уголь, а тем более кокс, плавить металл, требовались сила пара и машины.
Никогда бы и генерал Эхвальде не вспомнил об угле, если бы не этот загадочный для него случай: украли не томские и не барнаульские купцы и не какие-то там «рыцари наживы», забежавшие с Каменного пояса, а англичане. До Петербурга дошли слухи: англичане пробрались на пароходе по Томи в алтайское поместье царя, нашли где-то в окрестностях Верхотомского острога уголь и увезли больше десятка тысяч пудов. Кабинет его Величества требовал теперь от начальника алтайских заводов объяснения.
Генерал Эхвальде приказал горному инженеру коллежскому асессору Богданову отбыть на место происшествия и расследовать дело.
С тех пор как оскудели золотые россыпи в северных отрогах Алатау, чиновники Барнаульской канцелярии забыли дорогу на Томь. Поэтому молодой горный инженер, только что окончивший Московский университет, с завидным рвением отнесся к поручению: ему представлялась редкая возможность увидеть этот забытый угол. На Томской пристани, где пришлось задержаться на несколько дней в ожидании парохода, совершавшего еженедельные рейсы в верховья Томи, Богданову без хлопот удалось собрать достоверные сведения о мнимой краже, «англичанах» и о торговле каменным углем на городском рынке.
Капитан парохода, узнав о цели поездки горного офицера, охотно взялся доставить его на место, где мужики берут уголь.
«Беспечный народец, — жаловался капитан, — сколько они приносят хлопот. Строптива река Томь, опасны ее перекаты. В межень особенно — чуть зазевался, так и сиди на мели. С плотогонами так и случается: проспят — наскочат на откос, загородят фарватер и сидят, ждут подъема воды. А мне когда ждать, хочешь — не хочешь, а приходится выручать… Время потеряешь — ладно, а сколько дров пожжешь!? Хозяева парохода за каждое лишнее полено взыскивают. Да и хозяев понимать надо: дрова дорожают с каждым летом. Неспроста же этот тюменский купец приезжал на своем пароходе за здешним горючим камнем — значит, нужда заставила…»
Между тем Кабинет его Величества, ведавший делами управления царскими поместьями, не чувствовал нужд пароходчиков, запросов сибирского рынка. В Барнаульской канцелярии все бумаги, касающиеся каменного угля, бросали в папку с надписью «Дела, не требующие дальнейшего производства».
За Верхотомским острогом, служившим теперь лишь северо-западным пограничным столбом царской вотчины, начинался крутой перекат. Пароход, прижимаясь к правому берегу, тяжело махая плицами колес, медленно полз навстречу массивным обрывам, сложенным из горного известняка. Отсюда река под прямым углом поворачивала на восток и широким плесом выходила на степной простор. Отлогие берега были пустынны и унылы.
Но вот на горизонте в лучах полуденного августовского солнца показались контуры горы. Она врезалась скалистым выступом в русло реки, издали, казалось, перегораживала реку. Гора привлекала внимание необычайно яркой окраской и напоминала всем своим складом разрушенную временем крепостицу первых русских землепроходцев.
«Вот вам и Красный камень, — кивнул капитан в сторону горы. — Тут и копают мужики уголь. А деревня вон, смотри на взгорок, — показал он на западный скат горы, где виднелись крыши невзрачных изб, раскиданных по крутоярам глубокой впадины. — Деревушку эту по-разному называют: Коморовой, Темеровой, Кемеровой. Место, видать, тут не пашенное — здешние мужики больше промыслами кормятся. Одни деготь курят да бондарят, а другие горелую гору долбят—углем живут».
Пароход привалил к бревенчатому настилу перед каменным крутояром с оползнями красной щебенки—следами давнего подземного пожара. От причала поднимался песчаный откос, покрытый россыпью обкатанной гальки и упиравшийся в подножие обрыва, где виднелся сбитый на скорую руку сарай. От выступа гора тянулась на добрую версту и обрывалась глубоким логом, за которым поднимался пятидесятисаженный увал с зеленой шапкой хвойного леса.
Углекопы встретили Богданова со сдержанным любопытством и оглядкой. Показывая свое импровизированное «предприятие», они рассказывали ему о том, что никогда не было тайной: с незапамятных времен уголь здесь лежал на виду. Кузнецы окрестных деревень обычно съезжались к подножию горелой горы после весеннего паводка. Река сама размывала пласты и выбрасывала глыбы угля на песчаные откосы. До отмены барщины никто не занимался здесь промыслом — не доходили руки. Все здешние мужики были приписные, каждое лето отбывали повинность на Гавриловском заводе. И только после выхода, как они говорили, «на волю» стали промышлять углем. В нынешнее лето им особенно «пофартило»: приезжал из Тюмени «англичанин» Яков Вардроппер, пароходчик. Две недели жил в деревне, каждый день ходил в гору, сам показывал, какой уголь брать… Шесть девятиаршинных ставов нагрузили, по пятаку за пуд заплатил. В Томск сплавили, а там он на свой пароход перегрузил. Теперь вот уголь заготавливается для приисков. Купец Королев с Золотого Китата две с половиной сотни возов заказал. По рублю за воз платит…
Из рапорта коллежского асессора Богданова начальнику алтайских заводов
Согласно поручению Вашего Превосходительства я отправился в село Верхотомское, чтобы оттуда начать осмотр обнажений каменного угля… Следуя отсюда вверх по Томи, я встретил выходы каменного угля только в одном месте, именно у деревни Кемеровой. Очень хорошее качество кемеровского каменного угля и удобства залегания обнаженных тут двух пластов его, а также близость к городу Томску, где многие частные лица нуждаются в нем, заставили местных крестьян еще лет десять назад обратить внимание и заняться добычею его. Из пласта, закрытого речником, крестьяне добывают уголь колодцами без всякого крепления. Пласт угля, залегающий в песчанике, разрабатывается ортами сажени 2 или 3 длиною, укрепляя кровлю кольями, а если кровля слаба, то ее обваливают нарочно и работают так, пока позволяют условия.
Замечательно, что при такой относительно долголетней работе на месте не остается следов прежних добыч. Это происходит оттого, что ежегодно весною, при большой воде, ямы заиливаются и засыпаются осыпями…
Рапорт Богданова в Барнаульской канцелярии прочитали с обычным равнодушием. Генерал Эхвальде приказал Кузнецкому окружному полицейскому управлению «строго воспретить крестьянам деревни Кемеровой самовольную добычу угля».
Тогда же, летом 1878 года, нарымский мещанин, как он сам именовал себя, Изосим Пачукунин, обратился в Барнаульскую канцелярию с просьбой сдать ему «в арендное содержание на три года каменноугольные копи, находящиеся по течению реки, с правой стороны, около деревни Кемеровой Верхотомской волости…». Вслед за ним с такой же просьбой обратился и томский купец Илья Фуксман.
«Сдать в аренду горелую гору на Томи?! Да будет ли от того какой-либо прибыток?» — мысль эта долго не укладывалась в головах приказчиков царской вотчины. Привыкшие все делать из-под палки и палкой, они не чувствовали требований жизни, пугались новизны, да и просто не представляли себе, с какого конца приступить к делу.
А тем временем, перешагнув Большой камень, как в старину называли Урал, плыл на пароходах по Иртышу и Оби, катил на паровозах по камышовой Барабе «господин капитал» с утробным вожделением захватить Сибирь с ее сказочными нетронутыми источниками рудного и нерудного сырья и рынками сбыта промышленных товаров.
10 февраля 1893 года Комитет Сибирской железной дороги утвердил трассу магистрали в междуречье Иртыша и Енисея, которая обходила алтайское поместье царя с его обветшалым горнозаводским производством с севера. Тогда-то в Кабинете и зародились проекты захвата подрядов на поставки кузнецкого каменного угля Транссибирской магистрали, что, безусловно, сулило царю большие прибыли.
В 1895 году Кабинет принимает решение: форсировать разведку угольных полей на Кольчугинском и Кемеровском месторождениях, построить железнодорожную ветку от Кольчугина до станции Болотной и вывозить на Сибирскую магистраль до 1600 тысяч тонн угля. Однако этот проект остался для царских чиновников журавлем в небе — на постройку дороги не было денег.
Это сумел сделать преуспевающий петербургский капиталист Михельсон, купивший в Судже горный отвод и захвативший подряды на поставки каменного угля железной дороге.
Получив очередной нокаут от «господина частного капитала», царь-вотчинник «высочайше соизволил» закрыть Гавриловский и Гурьевский заводы, а Кольчугинскую и Бачатскую копи вместе с железорудным месторождением на речке Тельбес в Горной Шории передать в аренду «Обществу Восточно-Сибирских чугунолитейных, железоделательных механических заводов».
Освоение природных богатств бассейна предопределилось транспортными связями с рынками сбыта. Более дальновидные чиновники царского Кабинета это понимали и надеялись: арендатор построит железнодорожную ветку от Кольчугинского рудника до Сибирской магистрали и затем протянет ее до Кузнецка и начнет развивать горнозаводское производство. Но «Общество» скоро обанкротилось. Надежды Кабинета на привлечение частного капитала рухнули. Тогда было решено снова попытаться открыть угольный рудник на Кемеровском месторождении собственными силами и средствами. В отличие от Кольчугино здесь не требовалось затрат на сооружение дороги — Томь открывала путь углю на Обь, Иртыш и вплоть до Урала, где уже остро ощущался топливный голод.
Зимой 1906 года управляющему Кольчугинской копью Николаю Семеновичу Вьюкову было предписано заложить на Кемеровском месторождении добычные шахты с годовой производительностью пятьсот тысяч пудов — по расчетам Кабинета такое количество угля требовалось сибирским пароходчикам.
Весной 1907 года кольчугинские углекопы, погрузив на телеги инструмент и палатки, тронулись в путь.
Вскоре как-то после паводка, вспоминали щегловские старожилы, на пыльной улице села появилась артель бородатых мужиков в длиннополых грубошерстных кофтах. Шли они вслед за возами неторопким размеренным шагом. Остановились возле церковной ограды, в тени черемушника. Отдохнув с дороги, позвали попа и заказали молебен — по заведенному исстари обычаю перед началом какого-нибудь нового дела принято было помолиться богу. Отбив положенное число поклонов и получив напутствие «с богом», углекопы спустились к реке, перегрузили свою поклажу с телег на лодки и поплыли вниз к Лысой горе.
Провожая на противоположный берег Томи «копачей земельного угодья», как в ту пору называли шахтеров, жители старинного сибирского села и не подозревали, какие невиданные перемены в укладе их жизни произойдут в ближайшие десятилетия. Не предполагали и шахтеры, к закладке фундамента какого индустриального центра Сибири они приступают.
Лысая гора, как местные жители называли взбугренный правый берег реки от деревни Кемеровой до Красноярской впадины, по-прежнему была пустынной. Река так заилила горные выработки, что не оставила и следа от бывших крестьянских копей, и только глубокие промоины с осыпями красной щебенки указывали места залегания пластов угля.
Всем горным специалистам, кому до этой поры пришлось побывать у подножия двадцатисаженного каменного обрыва, казалось: природа доверчиво открывала свои тайники — приходи и бери ее сокровища. Поэтому-то горному технику Вьюкову и было предписано не тратить времени и денег на разведку, а сразу приступить к закладке добычных шахт. Выоков пунктуально выполнил указание горного совета. В сенсоре 1907 года он заложил три шахты, оборудовав их конными подъемными устройствами с надеждой сразу же приступить к добыче угля. Первые две шахты вышли на тонкий трехвершковый пласт, который землекопы метко назвали «Казенным». Третья шахта, заложенная в последний день сентября, оказалась счастливей: на восемнадцатиметровой глубине проходчики вскрыли вершину пласта толщиной семь метров. Этот день, 30 сентября 1907 года, и принято считать датой основания Кемеровского рудника.
Однако радость первых углекопов была недолгой. Уголь в вершине пласта оказался сильно окисленным, и шахту закрыли. Заложенная в ноябре этого же года четвертая шахта не вышла на пласт. Попытка нащупать пласт шурфом тоже не принесла успеха. Тогда на горном совете было решено отказаться от постройки добычных шахт и начать детальную разведку месторождения с целью выявления максимальных запасов угля и определения способов добычи. Горные работы поручили опытным специалистам: инженеру Александру Жаркову, штейгеру Виктору Шалкову и десятникам Николаю Чарухину, Павлу Паршукову и Константину Широкорядову, имевшим многолетнюю практику ведения подземных работ на Бачатской, Сосновской и Кольчугинской копях. Управляющим рудником был назначен Владимир Николаевич Мамонтов.
В ту пору молодой горный инженер Мамонтов охотно согласился хпоеать на берега Томи. Будучи заведующим Барнаульской лабораторией, он по собственному почину за три с половиной года выполнил объемную работу по «систематизации всех имеющихся в Алтайских архивах данных, как геогностических, так и горнотехнических, о всех поденных ископаемых Алтайского округа». Итогом этого кропотливого исследовательского труда явилась книга, в которой были обобщены показатели анализов черных и цветных руд, каменного угля и других минералов.
За два последних десятилетия прошлого века в Барнаульской лаборатории было произведено 266 анализов образцов углей, взятых в различных точках бассейна. Лучшими среди них по коксующимся свойствам оказались кемеровские, которые давали крепкий серебристый кокс с минимальным содержанием золы и серы, пригодный для доменного производства.
Мамонтову хорошо было известно заключение первого исследователя бассейна инженер-капитана Соколовского, который говорил: «Месторождение это составляет четыре угольных пласта, изогнутые дугообразно и заключенные в песчанике: три пласта имеют толщину от 3 до 6 вершков, а четвертый — от нескольких вершков до трех сажен. Длина пластов простирается до 25 сажен, впрочем, концы их скрываются под водою, тогда как вершина пути, где пласты достигают наибольшей толщины, находится над уровнем воды в 10 и более сажен… Месторождение я имел случай видеть в 1834 году. Оно представляет один из самых поучительных примеров изменения породы каменноугольной формации от горения угольных пластов…».
Как ни сложно было геологам в затаеженных отрогах Кузнецкого Алатау открывать подземные клады, читать каменную книгу веков, но еще труднее оказалось вести промышленную разведку при наличии только ручного инструмента и конного транспорта. В течение двух лет Мамонтов вел детальную разведку Кемеровского месторождения на шестисотметровой полосе от Горелой горы в северном направлении на протяжении пяти километров, вплоть до деревни Боровушки. По его подсчетам, запасы угля в них до глубины 200 сажен составляли 28 миллионов тонн.
Не располагая средствами для закладки крупных шахт, Мамонтов вынужден был ограничиваться штольневой выемкой угля с прибрежного участка. Годовая добыча не превышала десяти тысяч тонн. Уголь баржами доставляли на томский рынок, где его охотно покупали пароходчики.
Напрасно Мамонтов старался убедить чиновников Кабинета в том, что Кемеровский рудник при годовой добыче в шесть миллионов пудов может давать чистой прибыли 45 процентов на затраченный капитал. Кабинет утратил уже всякий интерес к хозяйственному освоению бассейна и ждал благоприятного случая сдать его в аренду.
К этому времени хозяйство в алтайской вотчине настолько пришло в упадок, что царь продал рудоносные земли Алтая английским капиталистам. Оставалась восточная часть поместья, «площадь красных песчаников каменноугольной системы», как геологи называли Кузнецкую котловину. Освоение ее природных ресурсов требовало больших затрат и не обещало скорых и высоких прибылей. Пугали деловых людей и удаленность бассейна от рынков сбыта, высокие тарифы, конкуренция. Все известные в ту пору акционеры не решались без покровительства самого батюшки царя влезать в это дело.
Инициативу освоения природных богатств Кузнецкого края взяли в свои руки тайный советник Трепов и его компаньон, статский советник Хрулев, председатель Международного коммерческого банка. 19 октября 1912 года Кабинет его Величества заключил с ними договор на организацию добычи угля в Кузнецком бассейне при условии, если они в течение трех месяцев создадут Общество Кузнецких каменноугольных копей и получат разрешение правительства на постройку ширококолейной железной дороги в Алтайском округе от Кольчугинского месторождения каменного угля до станции Юрга Сибирской железной дороги.
При содействии царя и своего брата, министра путей сообщения, Трепову нетрудно было получить правительственное разрешение. Вместе с ним акционеры получали исключительное право на эксплуатацию недр на площади в 16 миллионов десятин сроком на 60 лет.
Теперь нужны были деньги. Попытка привлечь к участию Русско-Донской банк кончилась неудачей. Эксперт, горный инженер Л. Рабинович, дал заключение: бассейн не перспективен с точки зрения вложения крупного капитала для развития промышленности. Тогда Трепов поехал в Париж, на поклон к французским банкирам. Те, конечно, не упустили случая стать пайщиками Копикуза с расчетом на высокие дивиденты.
Учредители Копикуза, нужно отдать им должное, понимали сложность своего предприятия и старались привлечь к делу наиболее талантливых русских инженеров и ученых. На должность директора-распорядителя был приглашен известный в то время горный инженер Федорович. Сын адмирала, променявший офицерские шевроны на инженерскую фуражку, Федорович обладал незаурядными качествами делового человека. Кто знает, читал ли он очерки декабриста Бестужева-Марлинского, утверждавшего, что «сама природа указала Сибири средства существования и ключи промышленности», но книги выдающихся исследователей Алтая Петра Александровича Чихачева и Григория Ефимовича Щуровского основательно проштудировал и доверял их предвидению точно так же, как доверял Дмитрию Ивановичу Менделееву, который утверждал: «Кузнецкий каменноугольный бассейн Западной Сибири представляет сумму всех благоприятных условий для успешного будущего развития обширнейшей железной промышленности, потому что в этих местах не только найдены громадные запасы превосходных железных руд, но и каменные угли, необходимые для их переработки».
Для директора Копикуза бассейн — это шестнадцать миллионов десятин тайги, болот, пустошей в междуречье Ини и Томи. Где тут подземные кладовые с запасами углей, годных для переработки? В каких точках наиболее целесообразно закладывать шахты? За два столетия исследователи собрали много ценных сведений о выходах пластов, нащупали контуры бассейна, а на эти вопросы не дали ответов. Предстояло выполнить большой объем геологических исследований, открыть угольные поля для промышленной эксплуатации.
В ту пору за эту гигантскую по своим масштабам работу мог взяться только Леонид Иванович Лутугин, ученый-новатор, основоположник угольной геологии. Два с лишним десятилетия своей жизни он отдал изучению Донецкого бассейна. В итоге ему удалось понять и раскрыть сокровенные тайники донецких недр. Современники с искренним восхищением называли Лутугина «поэтом Донбасса». Рукописная карта с детальным геологическим рельефом огромного по запасам угольного бассейна явилась истинным украшением Международной Туринской выставки в 1911 году. Главный автор донецкой «трехверстки» Л. И. Лутугин был удостоен Большой Золотой медали. Награда эта была выражением признания талантливому русскому геологу за его творческий вклад в сокровищницу мировой науки.
Углепромышленники юга России высоко ценили знания и опыт опального профессора, которого Столыпин лишил всех чинов и званий и права поступать на государственную службу, и наперебой обращались к нему с заманчивыми предложениями—одни приглашали в компаньоны, другие предлагали баснословные оклады. И всем им Леонид Иванович отвечал одинаково: «За внимание к нашей персоне — признателен. Однако вынужден отказаться». И с иронической усмешкой пояснял: «Все равно много нахапать не сумею, а некролог себе испорчу». За этими словами скрывались и бескорыстие, и самоотверженная преданность науке.
Поэтому Федорович, придя на поклон к бывшему своему профессору горного института, старался увлечь его новизной дела, перспективами научной работы. «Копикуз предлагает вам, Леонид Иванович, — говорил Федорович, — взять на себя руководство геологическим исследованием Кузнецкого бассейна».
После разрыва с Геологическим комитетом Лутугин был «вольным геологом», без постоянного заработка. Но и в эти трудные дни жизни не изменял своему призванию — служить науке. Леонид Иванович продиктовал Копикузу два условия: он будет сообщать о результатах своих исследований в печати и таким образом сделает их достоянием народа, получать же за свой труд будет не больше других геологов. Федорович безоговорочно принял условия и тут же подписал договор. Ученому с мировым именем меньше 500 рублей в месяц платить было нельзя, это бы подрывало престиж солидного предприятия. Такие же оклады получили и другие геологи.
В конце мая 1914 года профессор Лутугин с группой своих сподвижников — Павлом Ильичом Бутовым, Александром Александровичем Снятковым и Василием Ивановичем Яворским — прибыл на Кемеровский рудник. Пятым человеком в группе был Михаил Горлов — сын лисичанского шахтера Моисея Степановича Горлова, постоянного помощника Леонида Ивановича в его полевой геологической работе. По старости отец уже не мог сопровождать Лутугина в Сибирь и по наследству передал «должность» сыну. Выполняя наказ отца, Михаил ревностно нес службу, как и отец, оказался пытливым и неутомимым следопытом. На северном склоне горелой горы, в обрыве холодного ключа, Михаил Горлов открыл пласт угля, который и теперь называют «Горловским».
Не случайно Лутугин приехал на Кемеровский рудник, так же как не случайно встречал его здесь директор Копикуза Федорович. Ученого влекла сюда уникальность месторождения, акционеров — запасы угля и коммерческие расчеты.
Показав Федоровичу место закладки шахт на Кемеровском и Кольчугинском рудниках, ученый тут же приступил к своей основной работе. Исследование бассейна Лутугин начал с путешествия в верховья Томи. Река для геологов — это титульный лист каменной летописи, береговые обрывы — закодированные ее страницы. Природа цепко хранит свои тайны и открывает их только тому, кто найдет ключ к шифру. Хранитель минералогического кабинета Томского университета А. Н. Державин целое десятилетие потратил на поиски этого ключа. Он определил северную границу бассейна — Томилов камень, возле глухой деревушки Балахонки на Томи, открыл здесь сорок пять выходов пластов и остановился. Через два десятилетия по державинскому следу на берега таежной речки Балахонки пришел Лутугин.
Нелегко было человеку с больным сердцем продираться сквозь таежные дебри, карабкаться на скальные выступы. Мысль эта возникает, когда смотришь на давний пожелтевший от времени фотоснимок. Пожилой человек с окладистой бородой в длиннополой куртке стоит на щебеночном откосе… Левой рукой опирается на трость, правой — о каменную стену обрыва. Чуть пригнув голову, покрытую войлочной шляпой, напряженно всматривается в окаменевший ствол лесного гиганта…
Камни открывали ученому сокровенные тайны жизни земли в далекую палеозойскую эру.
Леониду Ивановичу не довелось прочитать до конца каменную летопись Кузнецкой земли, смерть настигла его в присалаирской степи в августовский день 1915 года. Лутугин успел лишь найти и передать своим ученикам «ключ» к подземным кладовым солнечного камня. Говоря инженерным языком, Леонид Иванович открыл научный метод исследования геологического строения бассейна.
В последующие годы Павел Ильич Бутов, Семен Васильевич Кумпан вместе с многими другими геологами провели детальное исследование Кемеровского района и воссоздали картину рождения здесь солнечного камня.
Примерно триста миллионов лет назад на территории Кузнецкого бассейна было карбоновое море, соединенное проливом с огромным северным океаном. Потом вода отступила, и морское дно превратилось в заболоченные лагуны, где в течение многих миллионов лет шло непрерывное противоборство воды с сушей и накапливались мощные торфяники. Когда суша опускалась, вода затопляла торфяники и заносила их песком, илом, галечником, потом суша вновь поднималась, вода отступала и на месте озер и болот появлялись заросли древовидных папоротников, хвощей, гигантских каломитов.
Судя по количеству угольных пластов, территория Кемеровского района 41 раз опускалась и заливалась водой и столько же раз превращалась в торфяные болота с той лишь разницей, что в одном случае процесс накопления растительного материала был короче, а в другом — длительнее. Отсюда и разность толщины пластов.
Позднее девятикилометровая толща осадочных пород под воздействием сильного давления со стороны горных цепей Салаира и Кузнецкого Алатау подверглась сжатию, что послужило причиной разрыва пластов и необычного их залегания. Если, к примеру, спросить кемеровских шахтеров, как залегает знаменитый Волковский пласт, они ответят по-разному. Горняки шахты «Ягуновская», расположенной на южной точке угольного поля, скажут: «Очень круто — стеной стоит». «А у нас, —- сообщат горняки шахты имени Волкова, — пласт пологий, как матрац на кровати лежит». У горняков шахты «Южная», находящейся на северном конце месторождения, будет третий ответ: пласт горкой приподнят. А вот шахтеры «Северной» не дадут однозначного ответа. Здесь шестиметровая толща угля на каждом шагу меняет угол падения.
Кемеровское месторождение геологи не случайно называют одним из самых сложных и загадочных в бассейне как по геологическому строению угленосной толщи, так и по природе углей.
В советские годы геологи выполнили большой объем работ по исследованию и промышленной разведке месторождения. Достаточно подчеркнуть, что только за тридцатилетие — с 1928 по 1958 год, здесь пробурено 809176 метров скважин, что позволило определить характер залегания пластов и подсчитать запасы топлива на глубину до 1800 метров. Они составляют 44 миллиарда тонн, в том числе 15 миллиардов тонн коксующихся углей. В копикузовских планах хозяйственного освоения природных богатств Кузнецкого бассейна коксующиеся угли иззестных уже Волковского и Кемеровского пластов стояли на первом месте. Вот почему директор Копикуза и встречал знаменитого ученого-геолога не в кабинете Томской конторы, а на Кемеровском руднике — он торопился получить авторитетное подтверждение о наличии здесь промышленных запасов металлургического топлива.
У Федоровича были веские основания торопиться. В апреле 1914 года он заключил договор с акционерами Богословского общества на поставку девяти миллионов пудов кокса в обмен на рельсы, которые нужны были Копикузу для железной дороги.
Получив нужные сведения от геологов, Федорович тут же принялся за постройку коксовой установки. К концу года на левом берегу Томи, напротив Волковой горы, были пущены в эксплуатацию десять стойловых печей. Это была опытная установка для определения свойств кемеровских и кольчугинских углей с целью получения доменного кокса. Первые же опыты коксования дали обнадеживающие результаты.
Таким образом был предрешен вопрос о выборе площадки для коксохимического завода. Но на строительство его у Копикуза не было денег. Все наличные капиталы в начальный период шли на строительство железнодорожной ветки. Трасса пролегала по заболоченной местности. Грунт для насыпи на грабарках завозили с далеких грив, гравий и песок доставляли из обских карьеров. Грабарей не хватало. Не было и жилья. Рабочие размещались по окрестным деревням, которые здесь были редки. Многие строители ютились в шалашах и сами заботились о питании. Директор Копикуза не вникал в подобные «мелочи», ему важно было соединить рельсовым путем Кольчугинский и Кемеровский рудники с Сибирской магистралью.
15 сентября 1915 года на станцию Кемерово прибыл первый поезд. Акционеры Копикуза пожимали друг другу руки. Теперь они получили права на разведку железорудных месторождений в Горной Шории и строительство Тельбесского металлургического завода, короче говоря, становились хозяевами Кузнецкого бассейна.
Событие это произвело впечатление на парижской бирже. Акции Копикуза поднялись в цене.
Первая мировая война, как известно, с предельной ясностью обнажила техническую отсталость царской России. Запаса боеприпасов нашим артиллеристам хватило лишь на первые сражения. Между тем производство снарядов сдерживалось нехваткой химического сырья, которое можно получить только в процессе коксования каменного угля.
Воспользовавшись военной конъюнктурой, Копикуз взял подряд на постройку коксового завода с улавливанием побочных продуктов и получил от военного ведомства двухмиллионный аванс.
Строительство первого в Сибири коксохимического завода обнажило еще одну злокачественную язву на одряхлевшем теле самодержавной Руси — хозяйничанье иностранных фирм в горнозаводском производстве.
Без помощи бельгийской фирмы «Оливье Пьетта» Копикуз не мог приступить к строительству завода — не было проекта печей, оборудования и специалистов, которые бы сколько-нибудь понимали толк в этом деле. И не удивительно. В начале нынешнего века немцы и бельгийцы цепко держали в своих руках секреты коксохимии и строили предприятия во всем мире только по своим чертежам, из собственных материалов и руками своих специалистов.
Бельгийская фирма «Оливье Пьетта» наотрез отказалась от подряда, ссылаясь на отсутствие опыта. В этом была своя правда. В мировой практике еще не было примера создания коксохимического завода в северных широтах. Бельгийцы боялись холодной Сибири, опасались, что печи развалятся при пятидесятиградусных морозах и они потеряют репутацию «лучших коксохимиков мира».
Волей-неволей Копикузу приходилось брать почин создания первого в Сибири коксохимического производства в свои руки.
В условиях военного времени не просто было разместить заказы на материалы и оборудование. В Сибири нужных предприятий не было, за исключением Яшкинского кустарного завода, который мог поставлять цемент. Огнеупорный кирпич изготовлял в России единственный Часов-Ярский завод в Донбассе. Только на заводах Русско-Бельгийского общества можно было получить газовые трубы и листовое железо, необходимое для котельных работ, а чугунное литье и гвозди — на уральских заводах. Заготовка местных материалов — круглого и пиленого леса, камня и красного кирпича — осложнялась бездорожьем. Бревна возили из тайги на лошадях, распиловку вели ручным способом, а камень долбили в береговых обрывах Томи и Искитимки.
Еще более сложной оказалась задача привлечения на стройку квалифицированных кадров, которых в ту пору не было ни в Сибири, ни на Урале. При продаже проекта бельгийская фирма «Оливье Пьетта» выделила лишь одного инженера-консультанта, роль которого в основном сводилась к выдаче чертежей — фирма боялась утечки технической документации на сторону. А нужны были котельщики, клепальщики, краснодеревщики, каменщики, трубоклады, плотники и сотни людей разных профессий.
В Сормово удалось завербовать котельщиков, клепальщиков металлоконструкций и краснодеревщиков во главе с опытными мастерами Владимиром Ефимовичем Коробовым, Федором Матвеевичем Житковым и Афанасием Федоровичем Пипикиным.
По рекомендации профессора Ипатьева, одного из основателей отечественного коксобензольного производства, Копикуз пригласил на должность главного инженера завода Ивана Ивановича Лоханского, имевшего к тому времени небольшой опыт работы на Кадиевском коксовом заводе.
Каменщики-огнеупорщики во главе с мастером Андреем Ефимовичем Ломаченко прибыли на стройку из Донбасса — с Енакиевского металлургического завода, где в это время начальником доменного цеха работал Михаил Константинович Курако, а его помощником — Иван Павлович Бардин.
«Весной шестнадцатого года, — вспоминал один из первых строителей коксохима Максим Гаврилович Смирнов, — Курако провожал нас из Енакиева. А в конце года, смотрим, на нашей строительной площадке появился и сам Михаил Константинович. Копикуз пригласил его проектировать и строить в Кузнецке металлургический завод. К нам он заехал по пути в Гурьевск, где предполагал начать проектные работы. Настроение у него было приподнятое.
— Заканчивайте скорее кладку печей и пожалуйста ко мне в Кузнецк, — приглашал он нас. — Такой заводище махнем, американцы завидовать будут! Никаких каталей и лошадей — все будут делать машины, да! Металл потоком пойдет из домен прямо в мартены и — на прокатные станы…»
Между тем дела на стройке химзавода не радовали. Империалистическая война накладывала свой отпечаток на всю хозяйственную жизнь Копикуза. К концу 1916 года были построены водокачка, механические мастерские, парокотельная, две дымогарные трубы, турма, силоса, здания рекуперации, бензольного отделения и смолоразгонки.
Для достройки коксовых печей на площадке не было кирпича, металла, оборудования и других необходимых материалов. Единственным объектом, который удалось закончить и сдать в эксплуатацию, была канатная дорога через Томь для транспортировки угля с шахты «Центральная».
Не лучше шли дела и на строительстве заводского поселка, где успели поставить с десяток рубленых двухэтажных домов и столько же дощатых бараков, заселенных преимущественно каменщиками, металлистами и краснодеревщиками, как тогда называли столяров и плотников. Большая часть штатных рабочих, пришедших из окрестных деревень, селилась в землянках по Щетинкиному логу и на пустырях вдоль железнодорожного полотна по Топкинскому логу. Поселки эти называли «Нахаловками».
Еще более разбросанным был шахтерский поселок на правобережье Томи. Первые жилые дома здесь были поставлены на Красной Горке, вблизи старых штолен, но в связи с постройкой шахты «Центральная», удаленной в глубь берега на два километра, поселок редкой цепочкой домов потянулся вдоль канатной дороги к шахте.
В канун Февральской революции в современной городской черте было десять обособленных населенных пунктов: на правобережье Томи — деревни Евсеево, Кемерово, Боровушка, Красный Яр, шахтерский поселок, а на левом берегу, напротив Волковой горы, Нижняя Колония химзавода, станция Кемерово, деревня Кур-Искитим, Ишаново и село Щеглово — Усть-Искитимское, как именовалось оно в государственной записи. По численности населения Щеглово было седьмым населенным пунктом в Кузнецком уезде. В нем находились волостная управа, церковь, школа, две мельницы, кустарный кожевенный завод, пристань, пять мануфактурных, две галантерейные лавки. Близость к строящемуся заводу и руднику и предопределили его дальнейший рост и преобразование в город.
